Мост Верразано - Страница 102

102

— Понимаешь, особо так не спрашивали: то одно спросят, то другое… Не знаю.

— Ну, например.

— Ну, давно твой мужчина здесь живет? Когда приехал? Хорошо ли говорит по-испански? Не знаю… больше не помню.

"Плохо допрашивать на чужом языке, — подумала Амалия. — Интонации чуждые, черт их побери. Не разберешь, когда человек врет. Похоже, сейчас он не врет».

— Вляпался ты, Хесус, — сказала она. — Деньги-то успел положить в банк? — Он кивнул. — Да, ты никого больше не видел — из их компании?

— Из какой компании? Приехал этот… и мадридец, и все.

— Ну, хорошо. Я вот что думаю, что тебе очень опасно возвращаться домой без него. Ты пока не уезжай, мы с Бертом посоветуемся, как теперь быть. И со двора никуда не уходи, пожалуйста.

Она вошла в дом, оставив бедного парня переваривать ее последние слова — насчет опасности. Дома у него была жена с тремя малыми детьми.

Пришелец теперь сидел в кресле, прикрыв глаза. Рон расположился напротив, и по его позе было видно, что он включил Невредимку.

— Берт пошел готовить завтрак, — доложил Рон.

Сибарит проклятый, подумала Амалия и, сдерживая себя, прошла на кухню. В этой ситуации она была старшей, что ей абсолютно ие нравилось. Она приказала, как могла, вежливо:

— Берт, пожалуйста, отведи его в дальнюю кладовку.

Он не спросил — зачем. Включил Невредимку под курткой, медведем подступил к пленнику и молча поволок. Тот сначала брыкался, но в коридоре закряхтел, обмяк и даже как будто потерял сознание. Амалия взяла с печной приступки фонарик, вошла в кладовую; там было пусто — только несколько досок, оставшихся от ремонта.

— На пол его, сердечного…

Берт выпустил парня, тот мягко повалился на земляной пол. С ужасом воззрился на этого верзилу с железными клещами вместо рук — вытаращенные глаза казались бельмами при свете фонарика.

— Теперь послушай, Марко, — сказала Амалия. — Кончай притворяться глухим, это не поможет. Сейчас мы запрем тебя здесь — как ты есть, с руками, скованными на спине. Оставим без воды, без ничего. Будем держать, пока не заговоришь или не сдохнешь. Дверь здесь прочная. Я вижу, до тебя это дошло. Хорошо. Нам надо знать, кто тебя послал, и ты нам это скажешь. Не рассчитывай, что тебя освободят твои приятели, с нами вам не тягаться. В Голландии…

Она замолчала, потому что при этих словах он не удержался — прищурился. Выждав несколько секунд, Амалия заговорила снова:

— Ты знаешь, что было в Голландии, верно? Тогда можешь призадуматься и сообразить, что твоим приятелям будет крышка, если они сюда явятся. И тебе будет крышка, потому что свидетели нам без надобности. Подумай, хорошенько подумай, Марко. Все. Пока — все.

Он сидел неподвижно, привалясь спиной к стене и закрыв глаза. Амалия перевела фонарик на дверь и вышла; Берт — за ней. Наложил замочную навеску, поискал в соседней кладовой болт, засунул его в проушину и молчком, угрюмо, затопал на кухню. Амалия спросила:

— Послушай, что делать с Хесусом?

— А, черт… Пусть убирается.

— Они же его убьют. Или запытают.

— А мне плевать, — сказал Умник. — Сам виноват, идиот. Он был прав, но Амалия все-таки возразила.

— Жаль его, парень-то ничего, хороший. И семейный.

Она сама не имела представления, как поступить — спрятать его здесь, так ведь он наверняка не согласится, а силой удерживать… Вот вляпался, бедолага… С такими мыслями она и вышла во двор. Хесус что-то перебирал в кузове своей машины, покачивая головой.

— Езжай домой, — сказала Амалия. — И послушай, советую тебе сегодня же уехать куда-нибудь, вместе с семьей. Вернется этот Мадридец… он плохой человек, можешь мне поверить. Спрячься к кому-нибудь, слышишь, Хесус то?

— Такой важный господин… — пробормотал зеленщик.

— Он бандит. Детишек пожалей, человек.

Хесус со скорбным лицом завел свою грохочущую штуковину, покивал Амалии и уехал. А она пошла завтракать, хотя аппетита не было совершенно.

Пленник сломался через три с половиной часа: принялся лупить ногой в дверь. Амалия подошла и предупредила, что его свяжут. Тогда у него наконец прорезался голос. Он стал вопить — с характерным нью-йоркским выговором; кричал, чтобы выпустили, что он сейчас лопнет и что с ними, трахаными и перетраханными, все равно рассчитаются. Она дала ему поорать полчаса, потом подошла снова и тихо, спокойно объяснила: он должен сказать, кто его послал, иначе его свяжут, заткнут рот и забудут, что он есть на свете.

Он умолк. Но еще через полчаса прокричал, что если его отведут в туалет, он скажет.

Открыть дверь Амалия попросила Берта. И оказалась права — пленник с разбега, от задней стены, бросился на мучителя — согнувшись, целясь головой в живот. На его счастье, Берт увернулся, и парень не разбил себе голову о защитное поле, только ушибся, когда рухнул на пол.

— А ты — упрямец, — сказала ему Амалия. — Говорить, значит, не желаешь? Парень поднял голову — из носа у него текла кровь — и выпалил:

— Что мне — подыхать теперь? Скажу!

— Вот и славно. Кто тебя послал?

— Марине!

— Кто он такой?

— Он меня послал. Ты про это спрашивала, верно?

Он действительно был стойкий парень: сплевывал кровь и гнул свое. Амалия знала, что надо подержать его еще, хотя бы сутки, и лишь тогда надавить всерьез. Сейчас он, понятное дело, воображал, что имеет дело с дилетантами, причем с мягкотелыми нюнями — ему ни разу не въехали по зубам, не пригрозили пытками, даже не орали. Но время поджимало. Сидеть и ждать атаки теперь было невозможно.

— Свяжу ноги с руками, положу мордой вниз, — мягко и монотонно заговорила Амалия. — Привяжу к полу, чтобы не перевернулся. Заклею рот. Будешь лежать, пока не скажешь…

102